Русский бунт, бессмысленный и беспощадный? "Русский бунт, бессмысленный и беспощадный" в русской литературе XIX-XX веков по произведениям А.С. Пушкина "Капитанская дочка" и М.А
Однако к массовым движениям исследователи относят и протест старообрядцев, членов религиозных сект против попыток правительства подчинить их официальной церкви, волнения по тем или иным конкретным поводам солдат против условий их службы, а также работных людей (рабочих, мастеровых), недовольных условиями труда и жизни. Если состав участников массового движения так широк, а их цели столь разнообразны, то есть ли у этого движения какие-либо общие черты, что заставляет исследователей собирать эти внешне разнообразные явления под одним названием?
Собственно о чертах российского массового движения поговорим чуть позже, пока же остановимся на его своеобразном фундаменте — условиях существования тех слоев населения империи, которые чаще всего были вынуждены выражать свое недовольство сложившимся положением дел.
Первое основание — в России издавна существовало двойное крепостничество — частновладельческое (помещичьи крестьяне, значительная часть рабочих на промышленных предприятиях) и государственное (все российские сословия были в той или иной мере безгласными крепостными по отношению к трону). Те слои населения, которые время от времени делались инициаторами массового протеста, испытывали двойной, а то и тройной (крепостной, национальный, религиозный) гнет, что и заставляло их подниматься на борьбу.
Вторым общим основанием массового движения стали некоторые черты русского характера, т.е. менталитет. Сразу оговоримся, что речь пойдет не о народном характере вообще, а лишь о тех его чертах, которые накладывали определенный отпечаток на народный протест. Прежде всего — это правота в глазах протестующих только одной идеи, одной позиции. Все остальное считалось враждебным, чужим; враждебность к иному, непривычному чаще всего приводила к главенству традиционализма, отчуждению от новаторства, от любых перемен.
Организация жизни деревни и посада воспитывала в человеке общинность, необходимость чувствовать локоть соседа, порождала представление о превосходстве общего над индивидуальным, или, как выражаются ученые, «психологию тесноты». Поэтому «мир» (как община и как просто коллектив) был в глазах крестьянина или посадского всегда прав, ведь он являл собой некий коллективный разум. Рабская жизнь «низов» не способствовала появлению желания выделиться, выработке стремления к обогащению за счет личной инициативы. Зато безответственность раба легко сочеталась с обманом, воровством, дикой местью — тут и религиозные запреты были бессильны.
Указанные черты характера естественно уживались с верой россиян в чудо (сколько героев наших сказок живут не трудом, а чудом!). Чудо — это не делание, не ожидание своей судьбы, а испытание ее, желание получить все и сразу. Отсюда, наверное, проистекает та национальная черта характера, которая называется точным словом «безудерж». Безудерж — это удаль, храбрость, широта натуры, опасное озорство. Наконец, отметим еще одну черту российского менталитета, которая поможет нам в разговоре о массовом движении, — превознесение обычая над законом. Обычай же, в отличие от закона, может трактоваться очень широко и весьма субъективно.
Большинство значительных народных движений XVIII — первой половины XIX в. начиналось в тот момент, когда нарушался естественный ход наследования престола (Екатерина II вместо своего мужа или сына, Николай I вместо старшего брата Константина). Такие ситуации весьма удобны для появления самозванцев, а без самозванчества поднять народ на борьбу с существующим режимом было проблематично. По словам Б. Успенского: «С начала XVII и до середины XIX в. едва можно обнаружить два—три десятилетия, не отмеченные появлением нового самозванца на Руси; в некоторые периоды самозванцы насчитывались десятками». Почему же это явление оказалось столь важным для возникновения народного протеста?
Самозванчество появляется тогда, когда устанавливается царская власть (случаи самозванного притязания на княжеский престол неизвестны). Отношение же к царю на Руси было сакральным, народ верил в то, что монаршья власть обладает Божественной силой. Иными словами, феномен самозванчества тесно связан с религиозными верованиями россиян, что и придавало их социально-политическому протесту особую устойчивость и нравственную правоту. В столкновении самозванцев и реального монарха проявлялась борьба «праведного» (правильного) и «неправедного» царей. Поэтому, поддерживая самозванца, народ не только надеялся обрести доброго, справедливого царя, но и отстаивал богоугодный порядок против, по его мнению, козней дьявола.
Желание возвести на престол «праведного» царя сочеталось у крестьян с необходимостью истребить «старых» князей, бояр, вообще «начальных людей» и иностранцев, находившихся на русской службе. При этом следует иметь в виду, что народные движения носили антикрепостнический, но не антифеодальный характер. Иными словами, борясь против притеснения властью, восставшие не представляли себе иного порядка, кроме монархического. Именно поэтому, пытаясь возвести на престол нового монарха, его окружение надеялось стать «первыми людьми в государстве». Значит, даже в случае победы восставших социально-политический строй в России не изменился бы, может быть, народ на какое-то время почувствовал бы некоторое облегчение своей участи, но лишь на время.
За что же конкретно боролась масса восставших, на что она рассчитывала? Они боролась за вещи полуабстрактные, а то и просто нереальные. Во-первых, ее требованием всегда было установление всеобщей волы. Воля же, в отличие от свободы, — явление не историческое, ведь ее нельзя завоевать или потерять. Свобода может быть выражена в законе (свобода печати, собраний, совести и т.п.); воля же — явление скорее генетическое (она или есть в человеке, или ее нет) и плохо сочетаемое с существованием государства. К тому же желание добиться именно воли приводит к таким последствиям русского «безудержа», как необузданность, вседозволенность, право на буйство и т.д.
Во-вторых, в чаяниях восставших проявилось желание повернуть историю вспять, вернуть Россию к допетровским временам. Отсюда шли требования уничтожения мануфактур, изгнания иностранцев, возвращения к старой (дониконианской) вере, ослабления крепостничества. Вряд ли осуществление подобных желаний могло привести к прогрессу страны, скорее, приход восставших к власти вверг бы Россию в хаос и анархию. Однако считать протест народных масс явлением сугубо негативным было бы неправильно. Ведь этот протест держал крепостников в некоторых «рамках», давал сигнал верхам и обществу о том, что крепостной строй и бесправие народа не могут продолжаться вечно. В конце концов, народный протест спасал сам этот строй, не давая ему переходить границы «разумного», пока что дозволенного историей.
Кроме перечисленного в XIX в. проявились и иные характерные черты народного движения. Девятнадцатое столетие имеет много определений, но если говорить о предмете нашего разговора, его можно назвать «столетием слухов», точнее, крестьянских слухов о воле. В этот период они стали настолько постоянными и упорными, что некоторые ученые считают их своеобразной формой крестьянского протеста. К этим слухам жадно прислушивалось образованное общество, пытаясь соотнести свои консервативные, либеральные или революционные программы с чаяниями крестьянства. Таким образом, в массовом движении проявлялось творческое начало. И верхи, и общество исходили из степени недовольства народа, т.е. последний делался «автором» реальной политики правительства и питательной средой общественного движения.
В то же время русский «безудерж», стремление к воле, требование всего и сразу, непредсказуемость бунта настораживали, а то и пугали даже деятелей революционного лагеря. Они понимали, что успех действительно справедливого переворота зависит не только от победы революционеров над правительством, но и от сознательного участия в этом перевороте широких народных масс. Выработка же этой сознательности являлась делом долгим и необычайно сложным. В первой же половине XIX в. участие народных масс в общественной жизни было потенциально опасно и для революционеров, и для сторонников существующего режима. Как уже упоминалось, протест масс был антикрепостническим, но не антифеодальным, т.е. о сломе устоев самодержавия речь вообще не шла. Более того, для большинства населения монарх оставался фигурой сакральной, священной, единственным защитником и опорой. Именно поэтому крестьянина принято называть наивным монархистом, что является не совсем точным определением его позиции.
Ведь преданность царю не подразумевала автоматической преданности крестьян всему режиму. Они боготворили именно императора, но не монархию как политическую систему. К политике большинство крестьян питало отвращение, считая, что это нечто враждебное, а чиновников и помещиков открыто ненавидело. Образцовой формой общежития для российских низов был царь и община, которые свободно сосуществуют друг с другом. Могла ли такая форма считаться государством, функционировать в качестве такового? Ответить на данный вопрос весьма сложно, но ясно, что можно говорить, скорее, о царистских иллюзиях крестьянства, чем о его наивном монархизме. По своим взглядам на государственное устройство крестьяне были не столько монархистами, сколько стихийными анархистами.
Не понравилось сочинение?
У нас есть еще 10 похожих сочинений.
Исторический материал о Емельяне Пугачеве Пушкин собирал в течение долгого времени. Его, как известно, живо волновал вопрос самого крупного в российской истории народного восстания. В повести "Капитанская дочка" на историческом материале проясняется судьба России и русского народа. Произведение отличается глубоким философско-историческим и нравственным содержанием.
Главная сюжетная линия повести - это, конечно, восстание Емельяна Пугачева. Достаточно мирное течение авторского повествования в первых главах (зарождение любви, трудности, с этим связанные) внезапно прерывается. Судьбу главных героев определяет уже не любовь и не воля родителей, а гораздо более страшная сила, имя которой "пугачевщина". Пугачевский бунт - самый страшный и широкий бунт в истории русского народа. Пушкин погружает нас в ту атмосферу, что царила тогда в нашей стране.
Сначала образ мятежного народа возникает очень смутно - только из обрывков разговоров. Однако события развиваются достаточно стремительно. Очень скоро то, что было лишь догадками, намеками, отдаленными временем событиями, возникает вдруг отчетливо и ясно при получении капитаном Мироновым письма о начале бунта.
Народ в то смутное время волновался, роптал, но этот ропот не находил себе выхода. Как раз в этот период объявился Пугачев, выдававший себя за императора Петра III. Он оказался в нужном месте и в нужное время. Будучи от природы наделен качествами лидера, Пугачев сумел повести за собой огромные массы народа.
Пушкин очень живо описывает вступление Пугачева в город после взятия Велогорской крепости. Народ с "хлебом-солыо" выходил ему навстречу, кланялся до земли; .звонили колокола. Предводителя мятежников встречали как настоящего императора. Затем автор рассказывает о сцене расправы самозванца с двумя старыми заслуженными офицерами и беззащитной Василисой Егоровной. Народ не осуждает это убийство. Хотя ни Мироновы, ни Иван Игнатьевич ни в чем не виновать^ хотя их знали, ценили и уважали многие, но никто не проявил к ним ни капли сочувствия или сострадания в последнюю минуту. Никто не пожалел о ни:*. О них забыли через минуту после смерти, бросившись вслед за Пугачевым; Народ принял расправу над Мироновыми как законную и необходимую меру. Это событие с особенной силой подчеркивает жестокость и беспощадность восстания.
Далее следует сцена "попойки" Пугачева с товарищами, при которой присутствует Гринев. В этой сцене автор утверждает и наглядно иллюстрирует очень важную мысль: среди мятежников существуют крепкие взаимоотношения, товарищество, их объединяет общая цель и уверенность в своих силах.
Впоследствии Гринев снова станет свидетелем межличностных отношений мятежников, когда будет присутствовать на "совете", в котором принимали участие Пугачев, Белобородов и беглый каторжник Хлопуша. Пугачев здесь проявляет себя как решительный и принципиальный человек, защитник народа. Хлопуит - как умный, расчетливый и дальновидный политик, не лишенный своеобразных представлений о честности (он всегда "губил супротивника" лишь в открытом поединке). Белобородов же показывает себя ярым ненавистником дворянства. Он предлагает казнить всех людей дворянского происхождения, попавших к ним в руки, не считаясь с личными качествами этих дворян.
Создавая образы трех руководителей восстания, Пушкин показал их как яркие личности со своими индивидуальными чертами. Но все они объединены общим пониманием того, что такое справедливость, все трое несут огромную ответственность за исход восстания.
Интересна песня, которую поют мятежники. В этой песне раскрываются прекрасные черты русского человека (черты эти свойственны и участникам восстания): бесстрашие, умение не выдать товарищей, смелость перед лицом смерти и палача.
Конечно, наиболее ясное понимание, что такое народный бунт, дает образ его предводителя, то есть Емельяна Пугачева. В описании его внешности уже есть что-то пугающее: может быть, черная борода, но, скорее всего, сверкающие глаза. Он, выходец из народа, реализовывается в борьбе, протесте против враждебных обстоятельств.
Трагизм судьбы Пугачева и обреченность восстания подчеркиваются в той главе, где Пугачев рассказывает о своем замысле идти на Москву. Он признается Гриневу в том, что опасается своих людей, поскольку они могут предать его в любую минуту. Это важно для понимания идеи Пушкина: Пугачев видит безнадежность борьбы, но не считает ее бессмысленной. В Пугачеве ярко проявился народный характер, ведь он и есть выразитель чаяний и надежд народа.
Даже если бунт обречен на поражение, он закономерен и его нельзя избежать. Ведь правда истории - на стороне свободного человека. Свободолюбивый народ должен бороться за свои права. Пушкин не только не осуждает бунтарей, но и восхищается ими, подчеркивая поэтичность бунта. Однако важно помнить, что при всем этом Пушкин вполне реалистичен. Он не скрывает темных сторон восстания: мелких грабежей, возможности предательства в рядах мятежников, жестоких расправ, бессмысленности некоторых деяний, таких, как убийство Василисы Егоровны.
Разрушение традиционного сознания страны вызовет ее гибель
ПРЕДСТАВЛЯЯ вниманию читателей первый номер принципиально нового в России издания «НГ-религии», мы считаем своим долгом довести до вашего сведения некоторые соображения, приведшие нас к мысли о необходимости подобного издания.
Россия - страна особого религиозного сознания, сочетающего в себе и глубокий «естественный» мистицизм, и столь же глубокое «естественное» богоборчество. Еще Достоевский показал отсутствие рационализма в движениях «русской души». Даже «бессмысленный и беспощадный» русский бунт - бунт не столько против обстоятельств жизни, сколько против навязанной извне необходимости самой жизни. Признание реальности бытия этого «ИЗВНЕ» диктует и взаимоотношения с ним - или вышеупомянутый истерический бунт («но так, чтобы и все вместе со мной исчезло!»), или полное религиозное смирение, церковная красота которого, собственно, и «спасет мир». Подобная глобальность, воспринимаемая тонким европейским сознанием как признак варварства, лежит в основе знаменитого русского «мессианства», до сих пор насыщающего евразийское духовное пространство. «Излечить» Россию от этой религиозности можно, только полностью уничтожив ее иррациональную «почву», бросив страну в иные, прагматические миры - миры «всесторонне описанного Бога», поставленного на службу человеку и обществу.
Эпоха советского тоталитаризма, нанеся страшный удар по внешним формам проявления религиозности, не затронула ее «почвенной» основы. Безоглядная вера большинства населения СССР в торжество социальных идеалов (от коммунистических до советско-имперских) подтвердила эту гипотезу. Вера необходима России как воздух - вопрос только в формах этой веры. Большевики ловко использовали этот «вопрос формы», предложив народу в качестве варианта вышеупомянутый «бунт». Поставив перед Россией сверхзадачу лидерства в деле изменения мирового порядка, они потянули ее в бездны «провоцирования» Апокалипсиса. Осмелимся предположить, что любая иная идея (парламентаризм, права трудящихся, всеобщая грамотность и даже социальная справедливость) не подняла бы массы народа на масштабную братоубийственную (а по сути своей почти религиозную) войну.
Но бунт не бесконечен - прошло время, и «русская душа» потянулась к свету, пытаясь вернуться к своим исконным корням - к традиционной религии. Традиционные религиозные организации России оказались не готовы к духовному лидерству. Достаточно спокойно существовавшие в выделявшейся им социально-духовной нише, они долгое время боролись в основном лишь за изменение обстоятельств своего существования (больше храмов, учебных заведений и т.д.). Иные сферы деятельности - духовные - почти не затрагивались. Впрочем, в этом трудно кого-либо обвинять - любые попытки борьбы с идеалами, выдвигаемыми властью, были бы тотчас жестоко подавлены.
Советская власть со всеми ее «духовными глобализмами» рухнула за пять лет. Это крушение, по крайней мере с 1988 года, сопровождалось так называемым «религиозным возрождением». Сегодня, по прошествии некоторого времени, отчетливо видно, что радостная эйфория по поводу тех событий оказалась несколько преждевременной - возрождение обернулось, в основном, восстановлением имущественных и общественных прав традиционных конфессий, без какого-либо серьезного их проникновения в сферу духовной жизни народа. Привыкшие к жизни в советском болоте, они продолжали действовать по принципу «кто сам к нам пришел - тот и наш, а других нам не надо».
Но свято место пусто не бывает- инертность одних компенсируется активностью других. Русская религиозность требовала и требует форм - на пространстве постсоветского хаоса «кто смел - тот и съел». Неужели, например, православные, не возражающие против государственных карательных мер в отношении «тоталитарных сект», не понимают, что те мальчики и девочки, которые толпами ушли за «дудочкой» Марии-Дэ-ви-Христос в «белое безумие»,” могли пополнить православную Церковь?! Но их жажду религиозности утолили другие «ловцы душ». Какие к кому претензии?
Другой, не менее серьезный по своим последствиям внутренний конфликт современной России заключается в появлении достаточно широкой уже не западнической (в терминологии XIX века), но западнообразной, чиновничьей и интеллигентской, прослойки. «О, лучше бы он был холоден или горяч!» - слова из Апокалипсиса Иоанна, адресованные «ангелу Лаодикийской церкви», вполне применимы и к этим людям. Дело не в их атеизме (русский атеизм вполне в религиозном духе) - дело в их безразличии ко всему, кроме обстоятельств жизни. Если до революции они только угадывались, потерянные среди общего кипения и борьбы, в раннее советское время отсиживались в стороне, а в хрущевско-брежневские годы формирования пристойного в глазах «мирового
коммунистического истеблишмента полезли наверх, то сейчас - их время. Это не Ставрогины, не Карамазовы, не Верховенские - это даже не Смердяковы. Это подлинная «третья сила».
Дьявол, патетически воскликнул Достоевский, борется с Богом, и поле этой борьбы - душа человека,
А если не борется? Если «консенсус»?
Не холоден, не горяч разум «консенсуса» - позитивистские рационалистические религии современного Запада как раз по нему. «Бог любит вас» и «как попасть на небо» - простые истины раздавались пачками на станциях московского метро.
Но осмелимся утверждать, что в России эти игры даром не проходят. То, что так модно называть «конфликтом архетипов», приобретает в российских реалиях страшный смысл. Позитивистское безразличие современных образованных слоев России, карикатурно повторяющее естественный позитивизм западной цивилизации, вступает в жестокое противоречие со слепыми духовными метаниями населения страны. В духовных недрах России вызревают опасные плоды. Ничего еще не кончилось - русский бунт только взял передышку, «русская душа» пока не утолила жажду жизни и смерти.
Неужели не ясно, что дикое увлечение населения нашей страны магией и колдовством не имеет ничего общего со спокойным «бытовым эзотеризмом»new age США и Европы? Что эти «странные люди», маги и волшебники, просто так получают колоссальную власть над толпой? Власть, не снившуюся никаким Гитлерам, - власть религиозную! Какова «их религия», кому она подсудна?
Нерелигиозной Россия быть не может - тогда она просто перестанет быть Россией. Стало быть, вопрос выбора религии для нее - вопрос первоочередной. С этого выбора она когда-то началась при князе Владимире. При другом Владимире она сделала оборотный выбор. При ком произойдет еще одна перемена?
«НГ-религии» появилась на свет в трудное время. Но в любое иное религиозный вопрос не привлечет даже интеллектуального интереса.
Россия расположена на пересечении трех цивилизаций: европейской (имеющей основные культурные черты христианства и иудаизма), переднеазиатской (до сих пор остающейся глубоко и пассионарно религиозной в контексте ислама) и дальневосточной (с ее иллюзорностью мира в буддизме и сакрализацией общественного бытия в конфуцианстве) - возможно, это обусловливает некоторые, так называемые исконно русские, черты. Этот же факт навел нас на мысль о необходимости совмещения в одном издании интересов религий, определяющих все эти три цивилизации. Что, в свою очередь, и предопределило структуру издания.
Высказывайтесь - кафедра открыта!
НГ-Религии – 1997 г.