О чем станционный смотритель очень кратко. А

», третье – «Гробовщик », пятое – «Барышня-крестьянка »)

В мае 1816 года, повествует рассказ Пушкина , я, тогда ещё молодой человек, промокнув под проливным дождём, заехал на одну дорожную станцию и заказал себе чаю. Поставить самовар побежала Дуня, дочь станционного смотрителя Самсона Вырина – девушка необычайной красоты, лет всего 14 отроду. Мне она очень понравилась. Когда Дуня вернулась с чаем, я завязал с ней разговор и был очарован её умным и приятным обхождением. При моём отъезде со станции смотритель приказал дочери проводить меня до лошадей. В сенях я выпросил у Дуни позволение поцеловать её, и этот горячий поцелуй вспоминается мне до сих пор.

Три или четыре года спустя я вновь ехал в тех же местах, горя нетерпением узнать, что же случилось за это время с Дуней и её отцом. Станционное помещение уже не отличалось прежней ухоженностью и чистотой. Смотритель Вырин сильно постарел. Он имел молчаливый вид и разговорился лишь после того, как я угостил его несколькими стаканами пунша.

На вопрос о Дуне станционный смотритель рассказал грустную историю. Три года назад зимой на станцию заехал некий гусар. Он тотчас же обратил на Дуню внимание, перестал спешить с отъездом в дальнейший путь и заказал себе ужин. После ужина этому посетителю внезапно стало плохо. Дуня начала ухаживать за больным, который в знак благодарности постоянно пожимал ей руку. Через пару дней оправившийся гусар уже беседовал с Дуней, как с давней знакомой. Выезжая со станции, он предложил прокатить девушку в своей кибитке до церкви на краю деревни. Смотритель не препятствовал. Гусар с Дуней уехали, а к вечеру правивший их лошадьми ямщик вернулся обратно и рассказал: он довёз их обоих не до церкви, а до соседней станции, и от неё они поехали дальше.

Горю старика-смотрителя не было предела. Он понял, что болезнь гусара была притворной. Заболев и сам сильной горячкой, смотритель после выздоровления отправился в Петербург. Из подорожной Вырин узнал, что именно туда направился гусар, носивший фамилию Минский.

Смотритель разузнал в столице, где живёт Минский, и пошёл к нему домой. Увидев, его гусар вспыхнул. Бедный отец просил вернуть ему дочь, говоря, что теперь Минский уже натешился Дуней, так пусть не губит её понапрасну. Минский в ответ уверял, что Дуня уже отвыкла от своего прежнего бедного состояния и будет счастлива с ним, а не с отцом. Сунув в руку смотрителю, несколько ассигнаций, он вытолкнул его за дверь.

Вырин был в отчаянии. Несколько дней он ходил мимо дома, где жил гусар, и раз увидел, как тот проехал мимо на щегольских дрожках. Смотритель побежал вслед. Минский остановился перед одним подъездом и вошёл в него. Смотритель догадался: там, скорее всего, и живёт его Дуня. Пойдя вслед за гусаром, он вступил в одну из квартир и пошёл внутрь её, хотя его и задерживала служанка.

Минский сидел в кресле, а на ручке рядом с ним – роскошно одетая Дуня, которая с нежностью наматывала волосы гусара на свои пальцы. Увидев отца, дочь лишилась чувств. Разъярённый Минский подошёл к смотрителю, схватил его за ворот и выбросил на лестницу. Вырин хотел подать на гусара жалобу, но, поразмыслив, махнул рукой, оставил эту бесполезную затею и вернулся на свою станцию. Во время своего рассказа обо всём этом, он беспрестанно вытирал слёзы полой одежды.

А. С. Пушкин «Станционный смотритель». Аудиокнига

Я с грустью покинул станционного смотрителя. Несколько лет спустя мне довелось вновь проезжать через те места. Станцию к тому времени уже закрыли, хотя прежний домишко её ещё стоял. Там жил уже не Вырин, а семья пивовара. Жена последнего поведала мне, что смотритель умер, совсем спившись перед кончиной. Вырина похоронили на местном кладбище, и летом на его нищую могилу заезжала какая-то богатая барыня с тремя маленькими детьми. Она долго лежала на могильном холмике, а потом пошла к попу и заказала службу по усопшему.

В начале произведения повествователь говорит об отношении людей к станционным смотрителям. Рассказал, что с ними постоянно кто-то ругается, иногда и ударить их могут.

Вообще, станционные смотрители - это чиновники четырнадцатого класса. И ведут с ними так, в основном чиновники класса выше, чем четырнадцатый. Однако, один такой станционный смотритель, очень запал в душу рассказчику.

В 1816 году, автор проезжал мимо одной дороги, и пока станционный смотритель переписывал подорожную, повествователь заметил его четырнадцатилетнюю дочь Дуню, очень красивую девушку с голубыми глазами. Затем рассказчик предложил смотрителю выпить пунш, а Дуне чай. И они, попивая, стали говорить, будто знают друг друга сто лет.

Смотрителя звали Самсон Вырин и было ему около пятидесяти лет. Он воспитывал дочь один, так как ее мать умерла. В обществе он был маленьким человеком.

Для рассказчика были поданы лошади, ему пора было уезжать. Дуня ему очень понравилась, и поэтому так не хотелось уезжать, но нужно. Он сел в повозку и, попрощавшись, попросил Дуню поцеловать его, та выполнила его просьбу. Он часто просил девушек об этом, но этот поцелуй был самым запоминающимся.

Прошло некоторое время, и повествователь оказался на этой же станции. Он вспомнил ту прекрасную девушку Дуню. Он понимал, что смотритель мог уже не работать там, а Дуня могла выйти замуж или вовсе с ними что-то случилось. Но рассказчик решил сам убедиться или опровергнуть свои догадки. Но он все-таки увидел того самого Самсона Вырина, но тот уже постарел. Он был уставшим и нахмуренным.

Повествователь спросил его о Дуне, но тот грубо ответил, что ничего не знает об ее жизни. Рассказчика заинтересовала эта история, и он, заметив, что смотритель не хочет говорить об этом, решает предложить смотрителю выпить пунша и поговорить по душам.

Самсон рассказывает, что несколько лет назад на его станцию заезжал черноволосый гусар Минский. Ему понравилась Дуня. Пока Самсон Вырин переписывал подорожную, гусару стало плохо, и он лег на кровать смотрителя. Дуня от него не отходила и ухаживала за ним. Доктор, который пришел к больному прописал ему постельный режим. Гусар вручил ему 25 рублей за визит и пригласил обедать.

Через день Минский поправился и решил отправиться в путь. Попрощавшись со смотрителем, он предложил Дуне подвести ее до церкви, куда та шла на службу. Дуня не знала соглашаться или нет, но смотритель настоял, так как начал доверять гусару. Тогда Дуня села в повозку и они уехали.

Девушки долго не было и Самсон начал переживать. Он поехал в церковь, куда отправилась Дуня, но ее и там вообще не видели. В общем, он узнает, что Дуня уехала вместе с Минским и плакала, покидая дом. Позже выяснилось, что гусар врал по поводу своего самочувствия, а доктор подозревал о его намерениях.

Смотритель едет в Петербург за дочерью и пытается попасть к гусару. Минский, видя страдания отца, просит не искать ее и дает смотрителю денег, говорит о взаимных чувствах и просит исчезнуть.

Вечером, Самсон Вырин, проследив за Минским, находит свою дочь счастливой и роскошной. Та, увидев его, упала на пол, вследствие чего гусар выкинул Самсона из дома. Станционный смотритель едет домой подавленный и разбитый. Прошло время, а о дочери так ничего и не слышно.

Пока смотритель рассказывал эту историю, он горько плакал и выпил шесть чашек пунша. Выслушав Самсона, повествователь уехал.

Прошло снова время и, по счастливой случайности, рассказчик попадает на ту станцию третий раз, но ее уже не существует. Он узнает, что местный смотритель умер от пьянства. Тогда повествователь решил поехать в деревню, где жил Самсон Вырин.

Приехав, он пытается найти могилу смотрителя и в этом ему помогают местные жители. Мальчик, который провожал повествователя, рассказал ему, что незадолго до его приезда на могилу Самсона приходила красивая роскошная женщина с тремя детьми. Рассказчик понял, что это была Дуня. По словам мальчика, она приводила на могилу отца батюшку, горько плакала и щедро раздавала деньги.

Рассказчик под впечатлением от судьбы этих людей уезжает.

Повесть Пушкина «Станционный смотритель» была написана в 1830 году и вошла в цикл «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина». Ведущей темой произведения является тема «маленького человека», представленного образом станционного смотрителя Самсона Вырина. Повесть относится к литературному направлению сентиментализм.

Сжатое изложение «Станционного смотрителя» будет интересно учащимся 7 класса, а также всем, кому интересна классическая русская литература. На нашем сайте вы сможете прочитать краткое содержание «Станционного смотрителя» онлайн.

Главные герои

Рассказчик – чиновник, который «в течение двадцати лет сряду, изъездил Россию», от его лица ведется повествование в произведении.

Самсон Вырин – мужчина лет пятидесяти, станционный смотритель «из почтенного сословия смотрителей», отец Дуни.

Другие герои

Авдотья Самсоновна (Дуня) – дочь Вырина, очень красивая девушка, в начале повести ей около 14 лет – «маленькая кокетка» с большими голубыми глазами.

Ротмистр Минский – молодой гусар, обманом увезший Дуню.

Сын пивовара – мальчик, показавший рассказчику, где находится могила Вырина.

Повесть начинается с размышлений рассказчика о судьбе станционных смотрителей: «что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда» . При этом по наблюдениям повествователя, «смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые» .

В мае 1816 года рассказчик проезжал через ***скую губернию. Мужчина попал под проливной дождь и остановился на станции, чтобы переодеться и выпить чаю. Накрывала на стол дочь смотрителя – Дуня, поразившая рассказчика своей красотой.

Пока хозяева хлопотали, повествователь рассматривал комнату – на стенах висели картинки, изображающие историю блудного сына. Рассказчик со смотрителем и Дуней выпили чаю, приятно беседуя «как будто век были знакомы» . Уезжая, повествователь поцеловал Дуню в сенях с ее позволения.

Через несколько лет рассказчик снова посетил эту станцию. Войдя в дом, он был поражен небрежностью и обветшалостью обстановки. Сам же смотритель, Самсон Вырин, сильно постарел и поседел. На вопросы о дочери старик сначала не хотел отвечать, но после двух стаканов пунша разговорился.

Вырин рассказал, что три года назад к ним заехал молодой гусар. Сначала посетитель сильно сердился, что ему не подают лошадей, но увидев Дуню, смягчился. После ужина молодому человеку якобы стало плохо. Подкупив вызванного на следующий день врача, гусар пробыл пару дней на станции. В воскресенье молодой человек выздоровел и, уезжая, предложил подвезти девушку до церкви. Вырин отпустил дочь с гусаром.

«Не прошло и получаса» , как смотритель начал беспокоится и сам пошел к церкви. От знакомого дьячка Вырин узнал, что Дуни на обедне не было. Вечером приехал ямщик, везший офицера, и рассказал, что Дуня поехала с гусаром до следующей станции. Старик понял, что болезнь гусара была притворной. От горя Вырин «занемог сильной горячкою» .

«Едва оправясь от болезни» , смотритель взял отпуск и пешком пошел искать свою дочь. Из подорожней Минского Самсон знал, что гусар ехал в Петербург. Разузнав адрес ротмистра в Петербурге, Вырин приходит к нему и дрожащим голосом просит отдать ему его дочь. Минский ответил, что просит у Самсона прощения, но Дуню он ему не отдаст – «она будет счастлива, даю тебе честное слово» . Договорив, гусар выставил смотрителя на улицу, сунув ему за рукав несколько ассигнаций.

Увидев деньги, Вырин расплакался и выбросил их. Через пару дней, прогуливаясь по Литейной, Вырин заметил Минского. Разузнав у его кучера, где живет Дуня, смотритель поспешил в квартиру дочери. Зайдя в комнаты, Самсон застал там роскошно одетую Дуню и Минского. Увидев отца, девушка упала в обморок. Рассерженный Минский «сильной рукою схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу» . Через два дня Вирин поехал обратно на станцию. Уже третий год он о ней ничего не знает и боится, что ее судьба такая же, как судьба других «молоденьких дур» .

Спустя некоторое время рассказчик снова проезжал через те места. Там, где раньше была станция, теперь жила семья пивовара, а Вырин, спившись, «с год как помер» . Повествователь попросил проводить его к могиле Самсона. Мальчик, сын пивовара, рассказал ему по дороге, что летом сюда приезжала «прекрасная барыня» «с тремя маленькими барчатами» , которая, придя к могиле смотрителя, «легла здесь и лежала долго» .

Вывод

В повести « Станционный смотритель» А. С. Пушкин обозначил особый характер конфликта, отличающийся от изображаемого в традиционных произведениях сентиментализма – конфликт выбора между личным счастьем Вырина (отцовским счастьем) и счастьем его дочери. Автор подчеркнул нравственное превосходство смотрителя («маленького человека»), над остальными героями, изобразив пример беззаветной любви родителя к своему ребенку.

Краткий пересказ «Станционного смотрителя» предназначен для быстрого ознакомления с сюжетом произведения, поэтому для лучшего понимания повести советуем прочесть ее полностью.

Тест по повести

После прочтения рассказа попробуйте пройти тест:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.7 . Всего получено оценок: 3233.

Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор.

Князь Вяземский.

Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение и, может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошеного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!.. и фельдъегерь бросает ему на стол свою подорожную!.. Вникнем во всё это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течение двадцати лет сряду изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покамест скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности. Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями. В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных и платил прогоны за две лошади. Вследствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай , ввелось в употребление другое, например, ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? Но обращаюсь к моей повести. День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю, «Эй, Дуня! — закричал смотритель, — поставь самовар да сходи за сливками». При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» — спросил я смотрителя. «Дочка-с, — отвечал он с видом довольного самолюбия, — да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать». Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Всё это доныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином, и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сюртук с тремя медалями на полинялых лентах. Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы. Лошади были давно готовы, а мне всё не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась... Много могу я насчитать поцелуев,

С тех пор, как этим занимаюсь,

Но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.

Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием. Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и всё кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал... Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину — и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. «Узнал ли ты меня? — спросил я его, — мы с тобою старые знакомые». — «Может статься, — отвечал он угрюмо, — здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало». — «Здорова ли твоя Дуня?» — продолжал я. Старик нахмурился. «А бог ее знает», — отвечал он. — «Так видно она замужем?» — сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца. Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив: вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула. «Так вы знали мою Дуню? — начал он. — Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка-то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельдъегеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишь ся; что суждено, тому не миновать». Тут он стал подробно рассказывать мне свое горе. — Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но возвратясь, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, невозможно было ехать... Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С*** за лекарем. На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченном уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе и охая заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом. Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедне. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении... «Чего же ты боишься? — сказал ей отец, — ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул, и лошади поскакали. Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел и пошел сам к обедне. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь: священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но Дуни в церкви не было. Бедный отец насилу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром». Старик не снес своего несчастия; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время другого. Тот же лекарь, который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил смотрителя, что молодой человек был совсем здоров и что тогда еще догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки. Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но он нимало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца и, не сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте. «Авось, — думал смотритель, — приведу я домой заблудшую овечку мою». С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в Демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться. Рано утром пришел он в его переднюю и просил доложить его высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей, чистя сапог на колодке, объявил, что барин почивает и что прежде одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье. «Что, брат, тебе надобно?» — спросил он его. Сердце старика закипело, слезы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: «Ваше высокоблагородие!.. сделайте такую божескую милость!..» Минский взглянул на него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою дверь. «Ваше высокоблагородие! — продолжал старик, — что с возу упало, то пропало: отдайте мне по крайней мере бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее понапрасну». — «Что сделано, того не воротишь, — сказал молодой человек в крайнем замешательстве, — виноват перед тобою и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она — вы не забудете того, что случилось». Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице. Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти- и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их наземь, притоптал каблуком и пошел... Отошед несколько шагов, он остановился, подумал... и воротился... но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: «Пошел!..» Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего дни через два воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней и хлопнул двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял — да и пошел. В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он воротился и, поравнявшись с кучером: «Чья, брат, лошадь? — спросил он, — не Минского ли?» — «Точно так, — отвечал кучер, — а что тебе?» — «Да вот что: барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет». — «Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж он сам у нее». — «Нужды нет, — возразил смотритель с неизъяснимым движением сердца, — спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю». И с этим словом пошел он по лестнице. Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд в тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. «Здесь стоит Авдотья Самсоновна?» — спросил он. «Здесь, — отвечала молодая служанка, — зачем тебе ее надобно?» Смотритель, не отвечая, вошел в залу. «Нельзя, нельзя! — закричала вслед ему служанка, — у Авдотьи Самсоновны гости». Но смотритель, не слушая, шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате, прекрасно убранной, Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он поневоле ею любовался. «Кто там?» — спросила она, не подымая головы. Он всё молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову... и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать и, вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню и подошел к нему, дрожа от гнева. «Чего тебе надобно? — сказал он ему, стиснув зубы, — что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!» — и сильной рукою, схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу. Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию и опять принялся за свою должность. «Вот уже третий год, — заключил он, — как живу я без Дуни и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы...» Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ, неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне... Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: «Жив ли старый смотритель?» — никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н. Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала» что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. «Отчего ж он умер?» — спросил я пивоварову жену. «Спился, батюшка», — отвечала она. «А где его похоронили?» — «За околицей, подле покойной хозяйки его». — «Нельзя ли довести меня до его могилы?» — «Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище да укажи ему смотрителеву могилу». При сих словах оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу. — Знал ты покойника? — спросил я его дорогой. — Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!) идет из кабака, а мы-то за ним: «Дедушка, дедушка! орешков!» — а он нас орешками и наделяет. Всё бывало с нами возится. — А проезжие вспоминают ли его? — Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу. — Какая барыня? — спросил я с любопытством. — Прекрасная барыня, — отвечал мальчишка; — ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!.. Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцом. Отроду не видал я такого печального кладбища. — Вот могила старого смотрителя, — сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом. — И барыня приходила сюда? — спросил я. — Приходила, — отвечал Ванька, — я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня! И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.

Произведение А. С. Пушкина «Станционный смотритель» входит в цикл «Повести Белкина» и открывает тему «маленького человека» в русской литературе. Его герой - мелкий чиновник четырнадцатого класса, призванный всю жизнь терпеть недовольство и издевательства проезжающих.

Первая встреча с Самсоном Выриным

Краткое содержание повести «Станционный смотритель» начинается, как и само произведение, с размышлений автора о нелегкой судьбе сиих почтовых «диктаторов». Многое приходится им терпеть от проезжающих, особенно если последние оказываются высоких чинов. Подобные мысли напомнили повествователю об одном из таких мучеников, с которым он впервые встретился в 1816 году, когда проезжал по тракту ***ской губернии.

Повествователь попал под сильный дождь и весь вымок. Добравшись до станции, он первым делом переоделся и попросил чаю. Смотритель, свежий и бодрый человек лет пятидесяти, позвал свою четырнадцатилетнюю дочь Дуню, отличавшуюся красотой, и велел поставить самовар. Пока грелся чай, а смотритель рассматривал подорожную, повествователь стал разглядывать рисунки-иллюстрации к притче о блудном сыне, висевшие на стене. Они последовательно рассказывали известную историю и навсегда запали в память проезжавшего. Так же, как горшки с бальзамином и прочие вещи, украшавшие комнату.

Вскоре Дуня принесла самовар, и они втроем долго, как давно знакомые люди, пили чай и беседовали. Наконец, гость отправился в дорогу, поцеловав на прощание Дуню. Так начинает свою повесть А. Пушкин.

Через несколько лет повествователь вновь оказался на том тракте. Его радовала возможность увидеться с Выриным и его дочерью, потому он пребывал в хорошем настроении. Однако дом выглядел запущенным, а сам смотритель, выбравшийся из-под тулупа, - постаревшим и хилым. Поначалу Самсон не хотел говорить, но, выпив пунша, поведал невеселую историю, случившуюся с ним и его Дуней.

О дочери старик говорил с любовью и гордостью. По его словам, на ней дом держался, да и проезжавшие, завидев девушку, делались мягче и сговорчивее. Да вот три года назад случилась беда, рассказ о которой продолжает краткое содержание «Станционного смотрителя».

Приезд гусара

Проезжий в военной шинели появился зимним вечером. Узнав, что нет лошадей, он повысил голос, но, увидев Дуню, смягчился и заказал ужин. Вскоре гусар уж лежал на лавке совсем больной. А к утру ему сделалось совсем худо, и смотритель послал за доктором. Тот пощупал пульс, поговорил с военным по-немецки, получил двадцать пять рублей и сказал, что больному нужно отлежаться пару дней. Все это время за молодым человеком ухаживала Дуня.

На третье утро гость собрался уезжать и захотел довезти Дуню до церкви - она шла к обедне. Отец сам предложил засомневавшейся дочери прокатиться, а через полчаса у него вдруг сердце заныло. Станционный смотритель отправился в церковь и узнал, что девушка там не появлялась. Оставалась надежда, что Дуня решила прокатиться до следующей станции, но вернувшийся ямщик сообщил, что она поехала с гусаром дальше.

В Петербурге

Старик слег и заболел горячкой. Его лечил тот же лекарь, что приходил к гусару. Он признался, что побоялся нагайки и не выдал молодого человека, который был абсолютно здоров. Подлечившись, Вырин решил идти в Петербург - именно туда, согласно подорожной, направлялся Минин. Краткое содержание «Станционного смотрителя» продолжается описанием того, что случилось в столице.

Смотритель остановился у старого товарища и вскоре узнал адрес гусара. Он пришел к нему с просьбой отпустить с ним дочь. Однако Минин ответил, что Дуня его любит, что она уж отвыкла от прежней жизни, а затем что-то сунул за рукав смотрителя, это оказались ассигнации. Вырин хотел было уж ехать назад, но потом решил просто поглядеть на дочь. Через пару дней он увидел экипаж Минского у одного из больших домов и узнал от кучера, что здесь живет Авдотья Самсоновна. Дверь открыла служанка. Не спрашивая разрешения, смотритель направился в комнаты, где увидел роскошно одетую Дуню. Она нежно смотрела на Минского, а ее вид излучал счастье. Заметив отца, она упала на ковер, и тут же Минский вытолкал старика за дверь. Таков был рассказ, прерываемый слезами, и его краткое содержание. Станционного смотрителя повествователь вспоминал часто, волновала его и дальнейшая судьба Дуни.

Третий приезд на станцию

Спустя несколько лет рассказчик еще раз оказался в тех местах и решил навестить старого знакомого. Остановившись у домика, он увидел чужую бабу, которая сообщила, что старый смотритель спился и умер. И отправила сына показать барину его могилу. По дороге оказалось, что мальчик хорошо знал старика - Вырин любил возиться с детишками. Еще Ванька рассказал, как однажды приезжала прекрасная барыня с тремя ребятишками и кормилицей. Узнав, что смотритель умер, она расплакалась и пошла на кладбище. Там долго лежала на могиле старика, после чего дала попу денег и уехала.

Таково краткое содержание «Станционного смотрителя».